Агафонов Н.В. «Жены-мироносицы» - ГЛАВА 21
Содержание материала
По каменным ступеням лестницы подвала стучали крепкими подошвами сандалий три пары солдатских ног. Когда коридор темницы озарился бликами от горевших факелов, Иоанн уже стоял возле решетки, держась за нее руками. Начальник охраны отпер замок и вошел в камеру. Иоанн открыто смотрел в глаза стражнику. Тот несколько смутился, но уже в следующую минуту молча вынул свой меч из ножен. Зловещая мелодия трущегося о ножны клинка заставила вздрогнуть пророка. Но в следующее мгновение Иоанн выпрямился, без тени смущения посмотрел на блестевший в свете факелов заточенный металл и перевел взгляд на своего палача. В этом взгляде было спокойствие человека, уже не раз пережившего собственную смерть и теперь встречающего ее как избавление от тяготы ожидания. Узник встал па колени и склонил голову. Меч, словно блеснувшая молния, упал с высоты размаха, и вместе с его падением на каменные плиты подвала с гулким стуком упала голова величайшего среди рожденных женщинами человека.
Спускаясь из пиршественного зала в дворцовую кухню, Хуза вдруг покачнулся и, придерживаясь рукой за стену, присел на прохладные каменные ступени лестницы. Ему больше не хотелось двигаться. «Вот так бы сидеть и ничего не делать, — подумал Хуза, блаженно прикрыв глаза, — но если я еще немного посижу, то уже не встану. Надо вставать». В это время на его лоб опустилась рука. Он почувствовал сразу, что это может быть только одна рука во всем мире. Рука его жены.
— Тебе плохо? — услышал он заботливый голос Иоанны.
Не открывая глаз, Хуза блаженно улыбнулся:
— Теперь мне хорошо. Ты знаешь, я сейчас вспомнил, как ребенком болел. Мне было так плохо, что смерть уже не казалось такой страшной, даже наоборот. Но вот подходит мать и кладет мне на голову свою руку, и сразу становится легче и хочется жить. Как же давно это было! А теперь кажется, что это было совсем недавно.
Иоанна нежно провела рукой по уже начавшим седеть волосам мужа, с любовью и состраданием глядя на его осунувшееся лицо.
— Тебе надо отдохнуть, мой возлюбленный господин.
— Нет, что ты, нет, — встрепенулся Хуза и поднялся со ступеней. — Без меня что-нибудь пойдет не так. Да, вот еще что: Саломея, дочь нашей госпожи, танцевала перед гостями.
— Бог Израилев, — в изумлении воскликнула Иоанна, — какой же это грех!
— О жена моя, если бы все закончилось только этим грехом! Но плясунья в награду себе потребовала от царя голову пророка, что сидит в нашей темнице, и он согласился исполнить эту безумную просьбу.
Иоанна, побледнев, вскрикнула и побежала. Когда она добежала до входа в подвал, навстречу ей попался начальник стражи с двумя воинами, они несли в руках нечто, завернутое в полотенце. Иоанне показалось, что на холсте следы крови. Еще не веря самому ужасному, она ринулась вниз по лестнице. Тюремное помещение освещал факел, прикрепленный к стене. Навстречу ей шагнул охранник, тот самый, что крестился в Иордане. Он был бледен и растерян. Узнав Иоанну, он загородил ей дорогу.
— Госпожа, тебе не надо это видеть.
Но Иоанна метнулась в сторону от него, а в следующее мгновение увидела, как два стражника что-то заворачивают в кусок грубой холстины. И как только она поняла, что они заворачивают, факел погас. Все погасло. Стражник видел, как Иоанна пошатнулась, он бросился к ней, но все же не успел подхватить ее падающее тело.
А в зале тем временем продолжала играть веселая музыка, и пьяное, угарное веселье подходило к той черте, когда у пирующих оставалось уже мало чего человеческого. Слуги поминутно вносили то одно, то другое кушанье, поэтому гости не сразу обратили внимание на серебряное блюдо, внесенное начальником стражи тетрарха. Иосиф пронес блюдо прямо к столу Антипы и поставил его перед своим владыкой. Антипа с глупым видом пьяного человека посмотрел на принесенное блюдо, не сразу сообразив, что на нем лежит. Но когда разглядел, ужас отразился в его вмиг протрезвевшем взгляде.
— Отнеси Саломее, — крикнул он, и неподдельный страх в его голосе передался гостям.
Назад стражник относил блюдо при полном безмолвии гостей. После такой откровенной демонстрации человеческой жестокости веселье покинуло пиршественный зал.