Проповедь в неделю жен-мироносиц

Христос воскресе!

Во вторую неделю по Пасхе Святая Церковь молитвенно вспоминает подвиг жен-мироносиц. И это, конечно, не случайно, как не случайно и то, что Господь по Своем воскресении сперва явился именно женам-мироносицам, а не апостолам. Можно предположить, что их желание послужить Христу, их любовь к Нему была сильнее, и Он на эту любовь таким образом ответил.

На Востоке женщинам всегда отводилось весьма скромное место, поэтому в Евангелии немного слов о том, чем они служили Богу во время Его земной жизни. Но это не значит, что их служение маловажно. Когда у человека две ноги, он их как-то не замечает, но, как только хотя бы одной не станет, оказывается, что жить без нее очень трудно, а без двух вообще без чужой помощи не обойдешься. Так же и подвиг этих женщин: такой вроде бы невидный, но жизненно необходимый. Это как тыл у армии: хорошая армия, но без тылового обеспечения может существовать максимум три дня. Вот насколько это важно.

Глубинный смысл служения жен-мироносиц Христу заключался в том, что оно было воистину христианским, потому что совершалось в таком смиренном виде, а это для души весьма полезно: и плодов заметных не видно, и нет повода для особенного тщеславия, хотя лукавое сердце человеческое всегда для этого найдет повод. Однажды я попросил одного очень хорошего столяра сделать топорище, он сделал и, как-то так стесняясь, отдал мне. Я говорю: "Спасибо тебе большое, прекрасно сделал, такая ручка длинная, удобная". "Да ну, - говорит, - работа какая-то невидная, подумаешь, топорище". Но хоть работа и невидная, скромная, а без топорища-то невозможно: ведь не будешь же рукой держать топор и им рубить. И в этой невидности великое совершается дело, потому что, как Исаак Сирин сказал, "смирение есть одеяние Божества".

Все в мире устроено Богом так, что одно служит другому. В каждой травинке есть определенная польза, все во вселенной связано, все необходимо, одно без другого не может. Все, что создано Богом, призвано к этому взаимному служению, которое воспринимается как главное дело. Только природа людей искажена грехом, и поэтому человек уже рождается капризным эгоистом. И чтобы падшую природу в себе победить - конечно, с помощью Божией, - требуется огромное усилие воли. Но подлинно христианское устроение заключается именно в том, чтобы вернуть себе это божественное состояние, когда человек может послужить какому-то хорошему делу, или другим людям, или Богу. Конечно, если сесть об этом помечтать где-нибудь на дачке, это все очень приятно, но когда человек сталкивается с тем, что надо практически что-то сделать, то ему как-то уже неохота. Сразу думает человек, что он устал, что ему неприятно, что хорошо бы на завтра отложить. То есть наши страсти мешают, препятствуют этому служению, и подвиг христианский заключается в том, чтобы все время действовать против своих страстей.

Вершина подвига жен-мироносиц явилась в том, что, когда остальные все убежали, они с Матерью Божией и Иоанном Богословом стояли у Креста. Наше сердце весьма очерствело, поэтому мы плохо понимаем, что это такое. Вот представьте себе мысленно, что человека, которого мы любим, прибили ко кресту и нам нужно стоять рядом и нельзя сказать: я не могу вынести этих мучений, это все очень тяжело, я уйду. Людьми, даже далекими от Бога, замечено, что, когда человеку тяжело, он хочет, чтобы рядом с ним был кто-то, кто его любит. Потому что та любовь, которая излучается из его сердца, облегчает страдания. Вот апостолы этого сделать не смогли. Господь просил их: помолитесь со Мной,- а они спали. Они были молодые, здоровые ребята, устали, и, конечно, им хотелось спать.

Произошло величайшее событие человеческой истории: Господь взял на Себя грехи всего мира, молился до кровавого пота,- но понять этого они не могли, не могли вникнуть, что вообще происходит. Потом, конечно, спустя какое-то время они сумели это понять и пройти тем же путем, уподобиться Господу, то есть их подвиг расцвел. Но в то время они не могли в себя вместить, не понимали. Очень трудно сразу все вместить, человек к этому приходит десятилетиями.

И именно любовь ко Христу дала возможность женам-мироносицам все эти страшные часы стоять у Креста и утешать Его. Это была вершина их подвига. А до этого что они делали? Стирали, мыли полы, штопали, готовили пищу, мыли посуду - самую обычную женскую работу выполняли. Потому что апостольская община хоть была и не очень большая, но без такого жизненного обеспечения апостольской проповеди, трудов Господних она не могла существовать. Так же и в Церкви без женского служения, как мы говорим вспомогательного, вообще ничего невозможно осуществить. Хотя на виду всегда мужчины: священники - мужчины, дьяконы - мужчины, проповедники - мужчины, все такое видное - мужская работа, а женской как бы не видно,- но вдруг оп, какая-то вышивочка в храме появилась, вроде как сама собой, а на самом деле это все не так-то просто.

В одном патерике есть рассказ о монахе, который жил на расстоянии одного поприща от источника и каждый день ходил за водой. И однажды ему пришла в голову мысль переместиться поближе: ну что я целый день хожу, зря время трачу, хотя мог бы молитвой, созерцанием в это время заниматься? Вот он идет так размышляет и вдруг слышит, кто-то сзади: раз, два, три - каждый его шаг считает. Оборачивается - Ангел. Ну он, конечно, как положено, испугался - необычное же дело. А Ангел говорит: я считаю, сколько ты шагов прошел до Царствия Небесного. Тогда этот монах взял и келию отодвинул еще на два поприща подальше от источника. Спрашивается: как же так получается? Вроде бы человек имел благое намерение молиться побольше, а Богу, оказывается, угодно, чтобы он подольше ходил за водой.

Вот что лучше, что выгоднее (имеется в виду выгода духовная, конечно): стоять у престола Божия и совершать службу или в это же время стоять на воротах и исполнять свое послушание, чтобы чужой не вошел или кто-то чего-то не украл? Что более приблизит человека к Царствию Небесному? Это зависит от устроения человека. Если человек без ропота и без смущения исполняет свое послушание, то, конечно, он приобретает большую пользу. Недавно ко мне подошел юноша с таким вопросом: "Папа меня в воскресенье зовет на дачу, картошку сажать, а я причаститься хотел в этот день". Говорю: "Ты все равно съезди". Он не мог понять: ну как же так, Царствие Небесное, оно же здесь, а его отсылают куда-то на страну далече, к папе, который чужд тому, что здесь происходит. Почему? Да потому что невозможно ведь шествовать в Царствие Небесное, если в это время кто-то из-за тебя приходит в ужасное расстройство. И хотя, естественно, мы не можем свою жизнь примирить с жизнью всего мира, но этот компромисс не есть компромисс веры, а, наоборот, компромисс любви. Я ему сказал: "Спокойно езжай, потому что за то, что ты отказался от такого пира духовного ради папы, ты можешь приобрести нечто гораздо большее, чем если бы был в храме и причастился".

Можно по этому поводу рассказать еще случай, который был с великим подвижником древности. Ему было указано, что некий человек, не монах, превзошел его в подвиге. И вот он оставил свою пустыню, пришел в большой город и увидел кожевника. Тот сидел в полуподвале и делал свою работу, чтобы прокормить семью, а при этом сокрушался, что вот все идут в церковь, спасают свою душу, а он, горемыка, вынужден зарабатывать хлеб насущный. То есть он всем сердцем устремлялся в храм, но не мог туда пойти, повинуясь чувству долга - долга, а не лени, потому что большинство людей, которым некогда в храм сходить, в основном проводят время все-таки у телевизора, а не работают в поте лица. И подвиг этого кожевника Господь поставил выше подвига аскета, который провел в пустыне не одно десятилетие.

То есть этот человек пришел в такое устроение, до которого монаху еще плыть и плыть, потому что он достиг крайней степени отречения: как христианин он, естественно, больше всего на свете любил церковную службу - и вот этого самого дорогого лишал себя ради любви к тем, кто от него зависел. Лишал себя самого дорогого, то есть выше этой любви уже ничего нет. Как апостол Павел молился Богу: "Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих" - вот так он любил свой народ. И Серафим Саровский говорил: лучше мне погибнуть, но чтобы русские архиереи спаслись. Хотя нет воли Божией на то, чтобы такие подвижники погибали, но любовь заставляет произносить такие удивительные слова.

В жизни вообще бывают коллизии, когда надо поступить с точки зрения здравого смысла очень странно. Вот, например, Борис и Глеб совершили очень странный поступок. Будучи воинами - они так и изображаются на конях, с копьями, с мечами,- они, естественно, прекрасно владели оружием, и у них была дружина, но они дали себя убить. Причем кому? Святополку Окаянному - вместо того, чтобы убить его и тем избавить от него свой народ. Но они так не сделали. А многие до сих пор Императора Николая Александровича обвиняют в том, что он этих всех большевичков не передушил. Но он же не Берия и не Сталин, как же от него требовать, чтобы он такие поступки совершал? Это было для него невозможно. Так же и Борис и Глеб дали себя убить. Странный поступок с точки зрения мирской, но они это сделали по другим мотивам, не обычным, не человеческим. Они захотели уподобиться Христу: пусть, говорят, воля Божия совершится, не будем мы против старшего брата воевать.

И этот их совершенно уникальный подвиг, который имел мотивом не обычную человеческую логику или какие-то страсти, а желание послужить Христу, так поразил русских людей, что их почти мгновенно причислили к лику святых. Действительно, когда речь идет о жизни и смерти, человек полностью проявляется. И вот в такой заостренный момент своей жизни они проявили себя как настоящие христиане, потому что руководствовались не здравым смыслом, а Евангелием, как они его понимали. И своей смертью они засвидетельствовали, что Евангелие для них было самое главное, гораздо важнее престола, гораздо важнее жизни, гораздо важнее переживания боли, потому что их же убивали жестоко, их рубили по-настоящему, по живому. Но все-таки Евангелие для них оказалось важнее.

А Евангелие проповедует человеку, каждому из нас, Царствие Небесное, которое заключается в том, что Бог поселяется в сердце человека. "Царствие Божие внутрь вас есть", - Господь сказал. И чтобы его достичь, есть множество средств, и часто даже кажется, что одно средство противоречит другому. Вот стоит человек на молитве, а вдруг оказывается, что надо как-то ближнему послужить. И возникает дилемма - сказать: обожди, я через пять минут к тебе приду, или, наоборот, броситься к нему сразу же, а помолиться потом? Вот что делать, как тут поступить? Всякий раз по-разному. На каждый случай невозможно составить инструкцию, но можно каждый раз задавать себе вопрос: из каких соображений я то или иное собираюсь делать, что мною движет, человекоугодие, угождение себе или любовь к Богу и ближнему? И выбирать, конечно, любовь к Богу и к ближнему. И уверяю вас, чаще всего для каждого из нас это будет самое трудное дело, потому что это будет всегда идти поперек нашего грешного естества.

Конечно, решать надо соразмеряясь со своими возможностями. Девяносто девять процентов из нас, если задумают поступить как Василий Великий или Арсений Великий: раздать все свое имение нищим, которые на Белорусской сидят или на Савеловском, и остаться ни с чем,- они этого не потянут и уже к концу недели, а может быть, и раньше разочаруются в своем поступке. Подвиг должен быть по разуму, потому что если один человек мог когда-то это сделать - его поэтому и называют Великим,- то совсем не каждый так может. А подвиг несоразмерный всегда бывает вызываем не желанием человека исполнить волю Божию, а тщеславием, гордостью и наваждением бесовским.

Вот приходит юноша и говорит: я хочу стать священником. Смотришь, но он совершенно не приспособлен для этой каторги - быть священником. А мечты его понуждают к этому устремляться. Можно, конечно, если очень потрудиться, добиться своего и стать. Но что это будет за священник? Это будет горе для всех, и прежде всего для него самого. Потому что если несостоявшийся писатель или художник весьма тяжело это обычно переживают, то уж здесь-то, когда желание не соответствует возможностям, всегда бывает ужасная духовная катастрофа, которая может человек просто убить. Но мечты направляют человека совершенно не на то. Многие вот возмечтали: монашество, Антоний Великий, Варсонофий Великий... Ну ты же не Макарий Египетский, давай как-то поскромней, полегонечку. Это же все воображение, это все горячение сердца, ну куда ты лезешь, какой тебе, милочка, монастырь, сиди-ка ты дома. Это всё мечты, а христианство, оно рядом, на кухне лежит, в горе посуды - вот оно, живое, настоящее, подлинное, совершенно без всяких примесей, легирующих материалов, прямо чистое золото.

И вот жены-мироносицы, и Борис и Глеб, и очень многие святые шли этим смиренным путем, путем бесславия. Более заносчивых и честолюбивых людей, чем русские князья, трудно себе представить - и тем не менее они избирают бесславный конец. А жены-мироносицы выбирают труд, который не дает внешней славы, но дает зато Царствие Небесное. Именно поэтому Святая Церковь на такую высоту и возносит их подвиг. Вот ведь как интересно: на Антипасху мы вспоминаем, как Господь после Своего воскресения пришел к апостолам, но следующая за Антипасхой неделя посвящена совсем не апостолам, а женам-мироносицам. Почему так? Святая Церковь этим нам как бы показывает, что путь к истинной пасхальной радости, оказывается, лежит через этот незаметный подвиг. Не нужно думать и мечтать высоко и стремиться к чему-то необычайному, потому что не в этом дело, совершенно не в этом. Подлинная духовная жизнь связана с очень простыми вещами. И Святая Церковь литургически свидетельствует нам об этой христианской истине: кто идет путем тихим, скромным, спокойным, смиренным, совершает что-то такое обычное, простое, невидное, не приносящее славы, но очень трудное и неблагодарное - потому что обычно остальные люди этим пользуются как само собой разумеющимся,- тот идет путем кратчайшим.

Когда мы режем хлеб, мы совсем не думаем о том, сколько в этот хлебушек труда вложено, а некоторые еще и говорят: как дорого. Да ты посей, сожни, обмолоти, высуши, размели, испеки, потом тебе заплатят сколько-то рублей, и что, согласишься ты за эти рубли еще раз такую операцию повторить? Скажешь: нет, я лучше буду что-нибудь такое духовное, иконы писать или на клиросе петь. А на самом деле совсем не обязательно это будет самым духовным, потому что дерево познается только по плодам. И именно скромный труд в наибольшей степени способствует возрастанию в духовном. Поэтому когда мальчика с детства берут в алтарь, очень редко такой мальчик бывает потом хорошим священником, благоговейным. Потому что слишком много сразу было ему дано такого, что он не мог еще в себя вместить, и он привык к тому, к чему привыкать нельзя. Хотя, конечно, бывают особенные мальчики, и бывают редкие, удивительные исключения, которые только подтверждают правило.

Поэтому, когда мы будем совершать какой-то невидный труд и нам будет тяжело и обидно, что другие где-то там торжествуют, а мы вот вынуждены заниматься не тем, что нам хочется, нужно вспомнить подвиг жен-мироносиц и вознести к ним молитву - и после этого наше сердце успокоится и, я надеюсь, мы почувствуем, что то, что мы делаем в данный момент, есть кратчайший путь в Царствие Небесное. Аминь.

14 апреля 1994