Мама

• 

Чаще всего именно слово «мама» первым произносит младенец, и нередко это слово вырывается из уст человека в последний момент его жизни.

К сожалению, отношение к родителям не всегда соответствует заповеди Божией: «Почитай отца твоего и мать твою, (чтобы тебе было хорошо и) чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе» (Исх. 20: 12). Но у каждой семьи складываются свои, особенные отношения между детьми и родителями. Так уж повелось, что мать всегда ближе к ребенку, еще и потому, что женская природа более чувствительная и любящая, чем мужская.

Вести повествование о матери — самом родном и близком мне человеке — невозможно без описания событий, происходивших в течение всей ее жизни и сохранившихся в моей памяти и памяти братьев и сестер. На примере жизни одной семьи осознаешь условия, в которых приходилось выживать и обычному человеку, и в целом стране с названием «Советский Союз», а до того и после — «Россия».

Моя мама родилась 22 марта 1916 года в станице Мальчевской Екатеринославской губернии. Бабушка, скорее всего, была здесь проездом в Ростов-на-Дону, и на станции Мальчевская случилось это событие — рождение младеницы Марии. Иное нельзя предположить, поскольку вся их большая семья проживала в поселке Нью-Йорк, ныне село Новгородское, недалеко от Горловки. Нью-Йорк — так называлась одна из самых крупных немецких меннонитских колоний. Основное население поселка составляли немцы, приглашенные еще в XVIII веке Екатериной II по большей части из числа ремесленников. Свое название поселение получило не случайно; донецкий историк-краевед Александр Дынгес приписывает его авторство Якову Унгеру, построившему в городке первую паровую мельницу, и Якову Нибуру, пионеру сельскохозяйственного машиностроения. Первый посетил США в 1880-х годах и, очарованный американским мегаполисом, стал называть свой поселок Нью-Йорком. А второй утвердил этот топоним официально: он был женат на американке, моложе его на 19 лет, и, чтобы она не тосковала по родине, в 1891 году подарил ей грамоту, подписанную губернатором, что отныне немецкая колония № 4 носит имя заокеанского города.

С началом Первой мировой войны НьюЙорк стал объектом внимания императорского дома. В то время для производства взрывчатки в России использовали нафталин. Его получали из каменноугольной смолы, которая добывалась при коксовании угля. К началу войны в империи производилась тысяча тонн нафталина, а нужно было в 2,5 раза больше. В 1915 году нью-йоркские немцы-предприниматели выиграли государственный конкурс и в рекордные сроки построили завод, который обеспечивал армию взрывчаткой.

Название Нью-Йорк продержалось до 1951 года, когда поселок был переименован в Новгородское. Здесь построили фенольный завод, и жители поселка стали называть его просто «Фенольное».

Бабушка Аня хорошо шила, не только для своей семьи, но и для других, что приносило пусть небольшой, но все же доход. Она и дочерей научила шить, и у мамы очень хорошо получалось. После семи классов мама окончила курсы продавцов в Горловке и осталась там жить и работать. Через некоторое время ее перевели на хлебозавод в Новогорловку.

В 1939 году мои родители расписались в Горловке. В августе 1940 года родилась сестра Валя. Началась война, а вместе с ней и перебои с продуктами. Было очень тяжело. Спасала мамина работа на хлебозаводе. Там она могла купить хлеб не только для своей семьи, но и для тети Герты, которая приходила за ним из Фенольного.

С началом войны все немцы были переведены на особый правовой режим. Чтобы исключить любое сотрудничество с врагом, по указу от 5 сентября 1941 года часть немцев переселили из прифронтовых районов за Урал, а другую часть — в трудовые лагеря. Маму как жену украинца эти переселения не коснулись. Но ей пришлось пережить иного рода трудности. У отца была бронь — он участвовал в демонтаже и эвакуации завода из Горловки на Урал в качестве электрослесаря. Когда же он вернулся за женой и дочерью, то вывезти их на новое место работы не успел. Наступление немецких войск было неожиданно стремительным, и уже к концу сентября 1941 года Донбасс был почти полностью оккупирован. Отец остался жив лишь потому, что мама рассказала старшему немецкому офицеру о своем немецком происхождении. Будучи беременной вторым ребенком, она выхлопотала разрешение на переезд всей семьи в Запорожскую область к бабушке Ане.

Как и всюду, куда ступала нога немецко-фашистского захватчика, в том числе и на Запорожской земле, враг устанавливал так называемый «новый порядок», что означало массовое уничтожение людей, принудительные работы, угон молодежи на рабскую работу в Германию. Этнических немцев вывозили в Германию на работу и для последующей натурализации. Из Украины были вывезены около ста тысяч человек. В сентябре 1943 года моих родителей с двумя маленькими детьми (12 февраля 1942 года родился Виктор) вывезли в Судетскую область, в город Аш, и разместили в лагере для переселенцев. Маму обязали работать в госпитале уборщицей, отца там же — электриком.

В 1944 году родился брат Ваня. Валя помнит, как однажды завыла сирена и мама побежала в бомбоубежище, толкая перед собой коляску с Ваней, напротив которого сидела Валя. Папа с маленьким Виктором были уже в бомбоубежище.

О том, что мои родители были угнаны в Германию, мама рассказала мне только после похорон отца. Видимо, груз молчания, который она несла после войны, был слишком тяжел. Помнилось, что отец запрещал маме даже говорить на немецком языке. Вероятно, опасался преследования органов, как и многие другие, угнанные в Германию. Лишь в редкие моменты, когда из Соликамска приезжала бабушка Аня, они могли разговаривать между собой на родном языке. Мы — дети — ничего не понимали, но и никаких вопросов не задавали и не придавали этому значения.

В апреле 1945 года родителей освободили, и они вернулись в Фенольное. В доме, где раньше проживала вся наша большая семья, были чужие люди, и родителям пришлось снимать жилье в Горловке — небольшой флигель, похожий на сарай. Там было очень холодно и сыро. Вместе с ними там ютилась бабушка Дуся, папина мама.

26 сентября 1946 года родился еще один братик, Юра. Бабушка Дуся и Виктор спали на одной кровати, на другой — папа и Ваня. Юра спал в корытце. Семилетняя Валя спала где придется, иногда просто на полу, подстелив какую-нибудь одежду. Маме местом для сна служил табурет у печки. Все ночи она следила, чтобы огонь не погас, подкидывая уголь, и только днем, когда выдавалась свободная минутка, могла ненадолго прилечь на кровать. Каждый день она ходила на шахту Кочегарку к террикону, собирала куски угля и дрова для топки. С продуктами было очень тяжело, чем питались и как жили, одному Богу известно. Грудного молока у мамы не было. Валя каждый день ходила к подножью террикона на детскую кухню и брала молоко для Юры и Вани, который болел воспалением легких. Молоко выдавали всего месяц, потом Юру стали подкармливать хлебом: Валя разжевывала кусочек хлеба, мама заворачивала его в марлю и давала сосать Юре.

19 декабря, в день памяти святителя Николая Чудотворца, Юра умер. В то раннее утро все, кроме папы, были дома, малыши еще спали, мама топила печку. Когда папа пришел с работы, он подошел к Юре, прикоснулся рукой к его личику и сказал, что Юра умер. Потом бабушка Дуся рассказала, что Юра еле слышно плакал ночью. Мама в ту ночь от усталости буквально валилась с ног. Сидя возле печки, она задремала, а когда проснулась, подумала, что Юра спокойно спит.

Папа отнес Юрино тельце в больницу. 21 декабря Юру хоронили на Косогоре, в районе нынешнего центрального городского кладбища Горловки. В тот день был сильный мороз. Гроб повезли на телеге, а крест забыли. Вале пришлось быстро надеть курточку, ботинки на босу ногу, взять крест и догонять родителей. Было очень холодно, дорога шла вверх, крест был маленький, но для нее все равно тяжелый.

В январе 1947 года нашей семье выделили комнату в доме барачного типа по улице Никитовской. Жить стало легче в том смысле, что жилье было теплее и маме уже не приходилось всю ночь дежурить у печки. В народе наши дома называли «Стандартными», потому что они были одинаковые, построенные по стандарту. Здесь жили семьи работников машиностроительного завода и шахтеров, и одну часть домов называли заводскими, а другую — шахтерскими.

В начале весны 1947 года Ваня снова заболел воспалением легких и умер в день рождения мамы, 22 марта. Похоронили Ваню возле Юры. В послевоенные 1946– 1947 годы было очень голодно. Отцу на работе выдавали продовольственные карточки на месяц. Еды на них можно было получить немного, но это помогало выживать. Однажды папа, возвращаясь домой, потерял карточки, и, чтобы не умереть с голоду, пришлось продать швейную машинку и очень красивую говорящую куклу, подаренную маленькой Вале. Вырученные деньги быстро таяли, и уже осенью 1947 года мама с Валей пошли на поле за свеклой, но сторож был строгий и не разрешил им взять несколько свёклин. Пришлось нарвать лебеды и варить из нее борщ.

Летом 1948 года, перед тем как Вале идти в школу, они с мамой пытались заработать немного денег. Рано утром выходили из дому, шли на колонку, набирали воду и несли на рынок, где продавали ее торговцам и покупателям кружками. 1 сентября 1948 года мама провожала Валю, одетую в новое платье и белый фартук, в 1-й класс. Из-за войны и тяжелых послевоенных лет в тот год первоклашки были разного возраста, многим, как Вале, было восемь лет, а кому-то и десять.

В апреле 1949 года умерла бабушка Дуся. Последнее время она жаловалась на сильную боль в ногах. Всю ночь перед похоронами мама шила платье для бабушки и подушечку под голову. Жили бедно, но хоронить старались по-христиански.

18 мая 1949 года родились двойняшки: я и Лена. Меня назвали в честь папиного племянника Шуры, а Лену — в честь маминой сестры Елены, которая жила в Перми. В нашей семье меня тоже называли Шурой, это потом, когда повзрослел и после армии уехал в Москву, стали больше звать Сашей. Старшие Валя и Виктор нянчили меня и сестричку. Родственники из Перми помогали как могли, присылали вещи для детей, один раз даже пальто для мамы. Помогали и родственники из Фенольного. Жили они недалеко, всего в двадцати километрах от Стандартных, но прямого транспорта да и денег на дорогу не было.

Совсем недавно услышал от Валентины, как они с мамой ходили в Фенольное: трамваем доезжали до улицы Колхозной, потом шли пешком. Когда Валя уставала, мама несла ее на спине сколько могла. Конец 40-х годов был временем тревожным и голодным, и путешествие мамы с дочкой-подростком можно назвать рискованным. Виктор тоже рассказывал о своих путешествиях с мамой в Фенольное, причем с новорожденным Женей. Можно сделать вывод, что мама совершала подобные путешествия, стремясь как можно чаще посещать своих родственников. Радость от встреч укрепляла ее тоскующее сердце.

Осенью 1949 года Виктор пошел в первый класс в новую школу, которую в начале года открыли на Стандартных. Валю тоже перевели туда. Детей в школе было много, поэтому Виктор учился в первую смену, а Валя во вторую. Такое расписание занятий им очень подходило, так как теплой одежды и обуви на всех не хватало, Валя и Виктор носили одежду попеременно. Он приходил из школы, снимал пальто и ботинки, Валя их надевала и шла учиться во вторую смену.

Семья наша, как и многие семьи того времени, жила хоть и бедно, но дружно. Испытания тоже случались. Однажды, как рассказывала Валя, мама искупала меня и положила на кровать, а Лену усадила в таз. Пока она занималась со мной, таз с маленькой Леной соскользнул с табурета и упал на пол. Подхватив Лену, мама поняла, что девочка повредила шейку, и, закутав ее в одеяло, со слезами на глазах понесла к местной знахарке, которая умела вправлять вывихи. В другой раз Валя и Виктор кружили Лену и нечаянно вывихнули ей руку; мама сейчас же отнесла ее к той женщине.

8 ноября 1951 года родился Евгений — его так назвала мама, ей очень нравилось это имя. Самый младший брат родился 4 июля 1954 года. Вале и Виктору поручили выбрать ему имя: Петя, Гена или Толик. Назвали Толиком.

Маму я помню лет с пяти. В детской памяти сохранились немногие события. Одно, когда Валя водила меня с Леной к роддому, где мама из окна второго этажа показала нам новорожденного братика Толю. Второе событие случилось года через полтора, когда Толик опрокинул кастрюлю с горячей водой и получил ожоги. Мы все, братья и сестры, очень переживали, а мама накладывала ему на мягкое место и ноги примочки из раствора марганцовки и посыпала раны стрептоцидом. Слез ее мы не видели, в глазах была лишь боль за ребенка. Поздно вечером она стояла у кроватки, и еле слышный шепот доносился до нас, засыпающих, уставших от дневной беготни. Десятилетия спустя уже Валя будет накладывать примочки из чая на больные ноги мамы, Толик читать над мамиными ранами молитвы, а Лена, Женя и Виктор ухаживать за ней в последние годы жизни…

Несмотря на трудную жизнь, все мы были аккуратно и чисто одеты. Если одежда снашивалась, мама ставила заплатки, чтобы можно было и дальше носить вещь. По вечерам перед сном она пела нам, младшим, колыбельные на немецком языке. Мотив напоминал музыку из фильма «Долгая дорога в дюнах». В комнате стояли три кровати с матрацами и подушками, набитыми кукурузными листьями...

Кукурузу выращивали сами. Этим занимался в основном папа. Валя и Виктор ему помогали, но большую часть работы выполнял он сам. Когда собирали урожай, папа перемалывал зерна, и получалась кукурузная крупа и мука. Из крупы мама варила кашу мамалыгу. На огороде выращивали еще подсолнечник, семечки папа отвозил на маслобойню. Летом Валя и Виктор подрабатывали в совхозе. Еще они ходили к железнодорожным путям собирать уголь, который выпадал из проходящих составов.

Мама всегда помогала нам с уроками, особенно с немецким языком, а с математикой до шестого класса. Но на пятерки я учился только до четвертого класса, дальше — как получится. Интерес у меня вызвали лишь молитва на немецком языке да тщательно сделанные картинки с Иисусом Христом и ангелами, похожими на детей с крылышками. Мама, как и все ее родственники, принадлежала к протестантской секте меннонитов. В чем состояла особенность этой веры, мы не исследовали, поскольку отец был православным и все дети были крещены в православии, за исключением Вани и Юры, которые умерли некрещеными.

Мама старалась предвидеть все возможные риски, угрожавшие здоровью детей. Зимой в сильный гололед она рано утром посыпала дорожки прогоревшими угольками, чтобы нам было не скользко идти в школу. Родители всех нас очень любили, никого не выделяя. Младшим, конечно, доставалось больше внимания, и это понятно.

Валя помнит, как однажды к нам в гости пришла пара: муж и жена. У них не было детей, и они предложили нашим родителям взять на воспитание Лену. Мол, у вас большая семья, детей много, кормить нечем, а мы живем неплохо, и девочке будет у нас хорошо. Папа даже слышать об этом не хотел. Сказал, никого из своих детей не отдаст. Когда Толик был еще маленький, к нам в гости из Евпатории приехала тетя Валя, папина двоюродная сестра, со своей мамой. У тети Вали не было детей, и она хотела забрать к себе Толика, но родители ей тоже отказали. Они нас всех очень любили, и о том, чтобы расстаться, не могло быть и речи.

Да, жили мы бедно. Некоторые из соседей называли нашу семью голодранцами. Но никто из нас не воровал, жили честно, работали, учились. Все мы закончили десять классов, получили полное среднее образование. Наша мама, как мне кажется, из всех соседок была самой худенькой, потому что все отдавала детям. Как многодетную ее наградили двумя орденами материнства. Наша семья из всех ближайших домов была самая большая.

Иногда мама давала Вале или Виктору небольшое ответственное задание: в день зарплаты встретить папу с работы. Папа, как все мужчины, с зарплаты мог выпить. Мама очень волновалась, чтобы папа без приключений добрался домой, как говорится, целым и невредимым, и чтобы не потерял деньги и карточки.

Дома на нашей улице были построены в 1932 году. Во время войны там жили немцы, располагались комендатуры, а несколько домов использовались для содержания пленных. После того как наш город освободили, комнаты в домах стали давать тем, кто больше нуждался. Мы жили в небольшой комнате, в ней помещались три кровати, стол и печка. Валя спала на одной кровати с Леной, я с Виктором, а папа с Женей и мамой, которой опять приходилось спать полусидя. Шкафа не было из-за отсутствия какой-либо лишней одежды. Летом в хорошую погоду выходили ночевать на улицу. Валя с Виктором очень часто спали во дворе. Если Валя оставалась в комнате, то стелила себе на полу. В 1954 году, когда родился Толик, рядом освободилась комнатка и сарай на улице. Их отдали нам. Маленькую комнату родители оборудовали под кухню. В большой комнате убрали печку и перенесли вход в квартиру из большой комнаты в маленькую. Стало немного просторнее.

Когда старшие дети выросли и пошли работать, то на заработанные деньги купили маме швейную машинку. Она научилась хорошо шить еще до войны. Ей достаточно было просто приложить материал к фигуре, и выкройка на платье или брюки была готова. Мама очень хотела, чтобы Валя освоила швейную профессию. Со следующей зарплаты купили в квартиру шкаф, кровати, матрацы и подушки.

Подростком я испытал на себе целебное свойство материнских рук. Фурункул, образовавшийся на пятке, причинял мне невыносимую боль, которая не давала уснуть. Видя мои страдания, мама стала поглаживать больное место. Минут через пять я уснул, а наутро фурункул прорвался и как-то быстро, после обработки все той же марганцовкой, затянулся.

В 1961 году Валя вышла замуж и перешла жить к мужу. Виктора призвали в армию. Дома с родителями остались мы с Леной, Женя и Толик.

В 1962 году у Вали родилась дочь Иринка. Когда ей исполнилось три месяца, Вале надо было выйти на работу, и мама присматривала за малышкой. Если Валя работала во вторую смену, папа забирал из яслей двухлетнюю внучку. Мы с Леной тоже присматривали за Иринкой. Мама помогала Виктору, когда у него родился сын Игорь, и Лене — с дочками Светой и Таней. Дети подросли, и мама пошла работать дворником. Мы ощущали поддержку родителей даже вдали от родного дома. А когда приезжали в гости, в отчий дом, нас всегда встречали с радостью. Провожая нас, мама плакала. В памяти сохраняется ее образ, как она стоит у подъезда в фартуке, в платочке, а на щеках слезы.

Несмотря на то что мама была некрещеной, перед обедом молилась. Станет перед столом, сложит руки и шепчет молитву. Только после этого приступает к еде.

А каким вкусным получался у нее борщ... Бывало, одним борщом насыщался на целый день. Этот талант в полной мере восприняли мои сестры — Валя и Лена, ныне почившая, а также младший брат Евгений, который жил с мамой до конца ее дней.

По окончании восьмилетки у меня был выбор: продолжать учиться в средней школе либо идти работать. Мне уже исполнилось 15 лет, и я осознавал, что маме с трудом удается накормить нас и поддерживать одежду и обувь в приемлемом состоянии. Не всегда расходы укладывались в зарплату отца, иногда одалживали у соседей денег на хлеб и молоко (кстати, все соседи очень уважительно и доверительно относились к маме, некоторые оставляли ей на хранение ключи от своих квартир, кому-то она забирала почту). Само собой возникло желание пойти работать и одновременно учиться в вечерней школе рабочей молодежи, чтобы хоть немного материально помочь маме. Меня приняли на работу учеником токаря на машиностроительный завод имени С.М. Кирова. Началась моя трудовая жизнь. Первую совсем небольшую зарплату нес домой как некую благодарность маме за ее непосильные и бесценные труды. Мамины глаза светились радостью и любовью. Когда же она провожала меня в армию, запомнился ее взгляд — любящий и тревожный. Да и потом, всякий раз приезжая в отпуск на малую родину из столицы, ощущал неподдельную любовь всех родных и, конечно же, в первую очередь мамину заботу, от чего становилось тепло на душе и уютно в нашей большой четырехкомнатной квартире, которую получили в 1971 году. Взгляд ее глаз, источавших не только любовь, но и сострадание, когда кто-то нуждался в помощи или молитве, до сих пор сохраняется в моем сердце. Но в нем остается и боль — от невозможности помочь матери, когда она вывихнула шейку бедра и долгое время испытывала болезненные ощущения, передвигаясь в полусогнутом состоянии. Врачи не советовали делать операцию в таком возрасте.

В 1998 году Валя с Леной отвезли маму в православную церковь, и она приняла Крещение. Ей было 82 года. Состояние здоровья ухудшалось. Года за три до ее кончины, по благословению моего духовника архимандрита Трифона, мне удалось причастить маму: после моих настойчивых вопросов она кивком дала на это согласие. В 2007-м мама умерла. Для своих детей она была ангелом-хранителем. После ее смерти Лена сказала: «Мама умерла, теперь некому за нас молиться». Действительно, родительская молитва за детей — самая сильная. Надеемся, что мама и сейчас молится за всю нашу семью на небесах.

Господь принял ее в свои обители на 92-м году жизни. Столько же прожила и бабушка Аня. Если этот срок жизни наследственный, возможно, Господь даст еще время на покаяние.

Вспоминая прошедшее, начинаешь осознавать, что наша старшая сестра Валя была для всех нас второй мамой, которая не только заботилась о насущных детских потребностях, но и была в значительной мере воспитательницей наших подрастающих душ. До сих пор ощущается ее забота в телефонных звонках, связывающих нашу некогда большую и дружную семью, любящих и молящихся друг за друга братьев и сестер, отца и мать.

В моей жизни была еще одна мама — мама моей жены Вера Ивановна. До женитьбы я обращался к ней по имени и отчеству, а после, как и полагается, — мама. Привыкать было нетрудно, поскольку она заботилась о нас как настоящая мама. Правда, иногда проявляла характер, если что-то совершалось без ее согласия. Для родителей дети всегда остаются детьми, независимо от их возраста.

Вспоминается один эпизод, когда я, лейтенант милиции, в праздничной форме после службы возвращался к жене в деревню Говорово, где мы обычно летом отдыхали. По дороге встретил тещу, которая очень обрадовалась, взяла меня под руку, и мы с достоинством, можно сказать с гордостью, прошли через всю деревню, чуть заметно кланяясь стоявшим у своих ворот сельчанам.

Когда-то я думал, что слова «теща, свекровь, зять, сноха» несут в себе оттенок формальности или недостаток уважения. Но когда прочитал в Евангелии об излечении Иисусом Христом тещи Петровой, то всякая подозрительность исчезла.

Все наши болезни и неприятности мама Вера переживала сильнее, чем мы сами. Особый экзамен на смирение и любовь мы сдавали после гибели сына. Начался новый этап в жизни — православный храм стал центром спасения наших потрясенных душ.

Когда я приехал в Горловку к маме, она уже не могла говорить, лишь понимающе кивала головой, а по щекам катились мелкие слезинки. Здесь же, в Москве, многие заботы о возвращении моей супруги к нормальной жизни взяла на себя мама Вера. Моя старшая сестра Валя почти месяц жила с нами, чтобы не оставлять одних с постигшим нас испытанием.

Наше с женой воцерковление происходило не сразу, постепенно. Первым делом было знакомство со священником и венчание, затем регулярные посещения храма, мое алтарничество и учеба в Богословском институте. Постепенно стала воцерковляться и мама Вера. Господь послал испытание и ей: сначала одна очень сложная операция, через три дня другая. Мы как могли молились. Выкарабкалась. По складу характера она очень активная, лидер. Все куда-то торопилась. Попытка перейти дорогу не на переходе окончилась больничной койкой. Опять молились и просили помощи Божией. Выкарабкалась.

С приобретением дачного участка мама Вера становится главным архитектором и агрономом. Причем все, к чему она прикладывала руки, получалось у нее профессионально и красиво. Отдыхала лишь в воскресные дни и православные праздники. Зачастую и ела она один раз в сутки да перед сном выпивала чашку горячего чая. Нас же старалась накормить вкусно и с избытком, ожидая оценки своих трудов. Часто варила для нас «мраморную» кашу, как в детстве назвал ее наш сын Сережа, из риса и пшена.

Она любила возделывать землю и не считалась со своим здоровьем. Случился инсульт. Успели вызвать врача; потом капельницы и таблетки. Активный образ жизни сменили небольшие прогулки и молитвы перед иконами. Но явилась новая напасть, из которой она уже не выкарабкалась…

Осознать, а тем более принять, что близкий и родной тебе человек умирает, очень трудно, а чаще и невозможно. Просто продолжаешь жить, считая себя в определенной степени виновным в ситуации, которая завершилась столь трагическим образом. Только-только была живой, хотя и тяжко и почти безнадежно больной, а теперь бездыханное тело, небрежно укутанное белой простынкою, везут в неприветливое здание морга.

Как стремительно проносится время. Девять дней, потом сорок, и дальше покатилось время, отдаляя тебя от случившейся безвозвратной потери, неумолимо приближая момент истины уже твоей собственной жизни.

Что же просить у Бога? Просим, конечно, здоровья. Для чего? Чтобы подольше пожить? А может быть для того, чтобы лучше приготовить свою душу к встрече с Ним?

денец, и нередко это слово вырывается из уст человека в последний момент его жизни. К сожалению, отношение к родителям не всегда соответствует заповеди Божией: «Почитай отца твоего и мать твою, (чтобы тебе было хорошо и) чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе» (Исх. 20: 12). Но у каждой семьи складываются свои, особенные отношения между детьми и родителями. Так уж повелось, что мать всегда ближе к ребенку, еще и потому, что женская природа более чувствительная и любящая, чем мужская.

Вести повествование о матери — самом родном и близком мне человеке — невозможно без описания событий, происходивших в течение всей ее жизни и сохранившихся в моей памяти и памяти братьев и сестер. На примере жизни одной семьи осознаешь условия, в которых приходилось выживать и обычному человеку, и в целом стране с названием «Советский Союз», а до того и после — «Россия».

Моя мама родилась 22 марта 1916 года в станице Мальчевской Екатеринославской губернии. Бабушка, скорее всего, была здесь проездом в Ростов-на-Дону, и на станции Мальчевская случилось это событие — рождение младеницы Марии. Иное нельзя предположить, поскольку вся их большая семья проживала в поселке Нью-Йорк, ныне село Новгородское, недалеко от Горловки. Нью-Йорк — так называлась одна из самых крупных немецких меннонитских колоний. Основное население поселка составляли немцы, приглашенные еще в XVIII веке Екатериной II по большей части из числа ремесленников. Свое название поселение получило не случайно; донецкий историк-краевед Александр Дынгес приписывает его авторство Якову Унгеру, построившему в городке первую паровую мельницу, и Якову Нибуру, пионеру сельскохозяйственного машиностроения. Первый посетил США в 1880-х годах и, очарованный американским мегаполисом, стал называть свой поселок Нью-Йорком. А второй утвердил этот топоним официально: он был женат на американке, моложе его на 19 лет, и, чтобы она не тосковала по родине, в 1891 году подарил ей грамоту, подписанную губернатором, что отныне немецкая колония № 4 носит имя заокеанского города.

С началом Первой мировой войны НьюЙорк стал объектом внимания императорского дома. В то время для производства взрывчатки в России использовали нафталин. Его получали из каменноугольной смолы, которая добывалась при коксовании угля. К началу войны в империи производилась тысяча тонн нафталина, а нужно было в 2,5 раза больше. В 1915 году нью-йоркские немцы-предприниматели выиграли государственный конкурс и в рекордные сроки построили завод, который обеспечивал армию взрывчаткой.

Название Нью-Йорк продержалось до 1951 года, когда поселок был переименован в Новгородское. Здесь построили фенольный завод, и жители поселка стали называть его просто «Фенольное».

Бабушка Аня хорошо шила, не только для своей семьи, но и для других, что приносило пусть небольшой, но все же доход. Она и дочерей научила шить, и у мамы очень хорошо получалось. После семи классов мама окончила курсы продавцов в Горловке и осталась там жить и работать. Через некоторое время ее перевели на хлебозавод в Новогорловку.

В 1939 году мои родители расписались в Горловке. В августе 1940 года родилась сестра Валя. Началась война, а вместе с ней и перебои с продуктами. Было очень тяжело. Спасала мамина работа на хлебозаводе. Там она могла купить хлеб не только для своей семьи, но и для тети Герты, которая приходила за ним из Фенольного.

С началом войны все немцы были переведены на особый правовой режим. Чтобы исключить любое сотрудничество с врагом, по указу от 5 сентября 1941 года часть немцев переселили из прифронтовых районов за Урал, а другую часть — в трудовые лагеря. Маму как жену украинца эти переселения не коснулись. Но ей пришлось пережить иного рода трудности. У отца была бронь — он участвовал в демонтаже и эвакуации завода из Горловки на Урал в качестве электрослесаря. Когда же он вернулся за женой и дочерью, то вывезти их на новое место работы не успел. Наступление немецких войск было неожиданно стремительным, и уже к концу сентября 1941 года Донбасс был почти полностью оккупирован. Отец остался жив лишь потому, что мама рассказала старшему немецкому офицеру о своем немецком происхождении. Будучи беременной вторым ребенком, она выхлопотала разрешение на переезд всей семьи в Запорожскую область к бабушке Ане.

Как и всюду, куда ступала нога немецко-фашистского захватчика, в том числе и на Запорожской земле, враг устанавливал так называемый «новый порядок», что означало массовое уничтожение людей, принудительные работы, угон молодежи на рабскую работу в Германию. Этнических немцев вывозили в Германию на работу и для последующей натурализации. Из Украины были вывезены около ста тысяч человек. В сентябре 1943 года моих родителей с двумя маленькими детьми (12 февраля 1942 года родился Виктор) вывезли в Судетскую область, в город Аш, и разместили в лагере для переселенцев. Маму обязали работать в госпитале уборщицей, отца там же — электриком.

В 1944 году родился брат Ваня. Валя помнит, как однажды завыла сирена и мама побежала в бомбоубежище, толкая перед собой коляску с Ваней, напротив которого сидела Валя. Папа с маленьким Виктором были уже в бомбоубежище.

О том, что мои родители были угнаны в Германию, мама рассказала мне только после похорон отца. Видимо, груз молчания, который она несла после войны, был слишком тяжел. Помнилось, что отец запрещал маме даже говорить на немецком языке. Вероятно, опасался преследования органов, как и многие другие, угнанные в Германию. Лишь в редкие моменты, когда из Соликамска приезжала бабушка Аня, они могли разговаривать между собой на родном языке. Мы — дети — ничего не понимали, но и никаких вопросов не задавали и не придавали этому значения.

В апреле 1945 года родителей освободили, и они вернулись в Фенольное. В доме, где раньше проживала вся наша большая семья, были чужие люди, и родителям пришлось снимать жилье в Горловке — небольшой флигель, похожий на сарай. Там было очень холодно и сыро. Вместе с ними там ютилась бабушка Дуся, папина мама.

26 сентября 1946 года родился еще один братик, Юра. Бабушка Дуся и Виктор спали на одной кровати, на другой — папа и Ваня. Юра спал в корытце. Семилетняя Валя спала где придется, иногда просто на полу, подстелив какую-нибудь одежду. Маме местом для сна служил табурет у печки. Все ночи она следила, чтобы огонь не погас, подкидывая уголь, и только днем, когда выдавалась свободная минутка, могла ненадолго прилечь на кровать. Каждый день она ходила на шахту Кочегарку к террикону, собирала куски угля и дрова для топки. С продуктами было очень тяжело, чем питались и как жили, одному Богу известно. Грудного молока у мамы не было. Валя каждый день ходила к подножью террикона на детскую кухню и брала молоко для Юры и Вани, который болел воспалением легких. Молоко выдавали всего месяц, потом Юру стали подкармливать хлебом: Валя разжевывала кусочек хлеба, мама заворачивала его в марлю и давала сосать Юре.

19 декабря, в день памяти святителя Николая Чудотворца, Юра умер. В то раннее утро все, кроме папы, были дома, малыши еще спали, мама топила печку. Когда папа пришел с работы, он подошел к Юре, прикоснулся рукой к его личику и сказал, что Юра умер. Потом бабушка Дуся рассказала, что Юра еле слышно плакал ночью. Мама в ту ночь от усталости буквально валилась с ног. Сидя возле печки, она задремала, а когда проснулась, подумала, что Юра спокойно спит.

Папа отнес Юрино тельце в больницу. 21 декабря Юру хоронили на Косогоре, в районе нынешнего центрального городского кладбища Горловки. В тот день был сильный мороз. Гроб повезли на телеге, а крест забыли. Вале пришлось быстро надеть курточку, ботинки на босу ногу, взять крест и догонять родителей. Было очень холодно, дорога шла вверх, крест был маленький, но для нее все равно тяжелый.

В январе 1947 года нашей семье выделили комнату в доме барачного типа по улице Никитовской. Жить стало легче в том смысле, что жилье было теплее и маме уже не приходилось всю ночь дежурить у печки. В народе наши дома называли «Стандартными», потому что они были одинаковые, построенные по стандарту. Здесь жили семьи работников машиностроительного завода и шахтеров, и одну часть домов называли заводскими, а другую — шахтерскими.

В начале весны 1947 года Ваня снова заболел воспалением легких и умер в день рождения мамы, 22 марта. Похоронили Ваню возле Юры. В послевоенные 1946– 1947 годы было очень голодно. Отцу на работе выдавали продовольственные карточки на месяц. Еды на них можно было получить немного, но это помогало выживать. Однажды папа, возвращаясь домой, потерял карточки, и, чтобы не умереть с голоду, пришлось продать швейную машинку и очень красивую говорящую куклу, подаренную маленькой Вале. Вырученные деньги быстро таяли, и уже осенью 1947 года мама с Валей пошли на поле за свеклой, но сторож был строгий и не разрешил им взять несколько свёклин. Пришлось нарвать лебеды и варить из нее борщ.

Летом 1948 года, перед тем как Вале идти в школу, они с мамой пытались заработать немного денег. Рано утром выходили из дому, шли на колонку, набирали воду и несли на рынок, где продавали ее торговцам и покупателям кружками. 1 сентября 1948 года мама провожала Валю, одетую в новое платье и белый фартук, в 1-й класс. Из-за войны и тяжелых послевоенных лет в тот год первоклашки были разного возраста, многим, как Вале, было восемь лет, а кому-то и десять.

В апреле 1949 года умерла бабушка Дуся. Последнее время она жаловалась на сильную боль в ногах. Всю ночь перед похоронами мама шила платье для бабушки и подушечку под голову. Жили бедно, но хоронить старались по-христиански.

18 мая 1949 года родились двойняшки: я и Лена. Меня назвали в честь папиного племянника Шуры, а Лену — в честь маминой сестры Елены, которая жила в Перми. В нашей семье меня тоже называли Шурой, это потом, когда повзрослел и после армии уехал в Москву, стали больше звать Сашей. Старшие Валя и Виктор нянчили меня и сестричку. Родственники из Перми помогали как могли, присылали вещи для детей, один раз даже пальто для мамы. Помогали и родственники из Фенольного. Жили они недалеко, всего в двадцати километрах от Стандартных, но прямого транспорта да и денег на дорогу не было.

Совсем недавно услышал от Валентины, как они с мамой ходили в Фенольное: трамваем доезжали до улицы Колхозной, потом шли пешком. Когда Валя уставала, мама несла ее на спине сколько могла. Конец 40-х годов был временем тревожным и голодным, и путешествие мамы с дочкой-подростком можно назвать рискованным. Виктор тоже рассказывал о своих путешествиях с мамой в Фенольное, причем с новорожденным Женей. Можно сделать вывод, что мама совершала подобные путешествия, стремясь как можно чаще посещать своих родственников. Радость от встреч укрепляла ее тоскующее сердце.

Осенью 1949 года Виктор пошел в первый класс в новую школу, которую в начале года открыли на Стандартных. Валю тоже перевели туда. Детей в школе было много, поэтому Виктор учился в первую смену, а Валя во вторую. Такое расписание занятий им очень подходило, так как теплой одежды и обуви на всех не хватало, Валя и Виктор носили одежду попеременно. Он приходил из школы, снимал пальто и ботинки, Валя их надевала и шла учиться во вторую смену.

Семья наша, как и многие семьи того времени, жила хоть и бедно, но дружно. Испытания тоже случались. Однажды, как рассказывала Валя, мама искупала меня и положила на кровать, а Лену усадила в таз. Пока она занималась со мной, таз с маленькой Леной соскользнул с табурета и упал на пол. Подхватив Лену, мама поняла, что девочка повредила шейку, и, закутав ее в одеяло, со слезами на глазах понесла к местной знахарке, которая умела вправлять вывихи. В другой раз Валя и Виктор кружили Лену и нечаянно вывихнули ей руку; мама сейчас же отнесла ее к той женщине.

8 ноября 1951 года родился Евгений — его так назвала мама, ей очень нравилось это имя. Самый младший брат родился 4 июля 1954 года. Вале и Виктору поручили выбрать ему имя: Петя, Гена или Толик. Назвали Толиком.

Маму я помню лет с пяти. В детской памяти сохранились немногие события. Одно, когда Валя водила меня с Леной к роддому, где мама из окна второго этажа показала нам новорожденного братика Толю. Второе событие случилось года через полтора, когда Толик опрокинул кастрюлю с горячей водой и получил ожоги. Мы все, братья и сестры, очень переживали, а мама накладывала ему на мягкое место и ноги примочки из раствора марганцовки и посыпала раны стрептоцидом. Слез ее мы не видели, в глазах была лишь боль за ребенка. Поздно вечером она стояла у кроватки, и еле слышный шепот доносился до нас, засыпающих, уставших от дневной беготни. Десятилетия спустя уже Валя будет накладывать примочки из чая на больные ноги мамы, Толик читать над мамиными ранами молитвы, а Лена, Женя и Виктор ухаживать за ней в последние годы жизни…

Несмотря на трудную жизнь, все мы были аккуратно и чисто одеты. Если одежда снашивалась, мама ставила заплатки, чтобы можно было и дальше носить вещь. По вечерам перед сном она пела нам, младшим, колыбельные на немецком языке. Мотив напоминал музыку из фильма «Долгая дорога в дюнах». В комнате стояли три кровати с матрацами и подушками, набитыми кукурузными листьями...

Кукурузу выращивали сами. Этим занимался в основном папа. Валя и Виктор ему помогали, но большую часть работы выполнял он сам. Когда собирали урожай, папа перемалывал зерна, и получалась кукурузная крупа и мука. Из крупы мама варила кашу мамалыгу. На огороде выращивали еще подсолнечник, семечки папа отвозил на маслобойню. Летом Валя и Виктор подрабатывали в совхозе. Еще они ходили к железнодорожным путям собирать уголь, который выпадал из проходящих составов.

Мама всегда помогала нам с уроками, особенно с немецким языком, а с математикой до шестого класса. Но на пятерки я учился только до четвертого класса, дальше — как получится. Интерес у меня вызвали лишь молитва на немецком языке да тщательно сделанные картинки с Иисусом Христом и ангелами, похожими на детей с крылышками. Мама, как и все ее родственники, принадлежала к протестантской секте меннонитов. В чем состояла особенность этой веры, мы не исследовали, поскольку отец был православным и все дети были крещены в православии, за исключением Вани и Юры, которые умерли некрещеными.

Мама старалась предвидеть все возможные риски, угрожавшие здоровью детей. Зимой в сильный гололед она рано утром посыпала дорожки прогоревшими угольками, чтобы нам было не скользко идти в школу. Родители всех нас очень любили, никого не выделяя. Младшим, конечно, доставалось больше внимания, и это понятно.

Валя помнит, как однажды к нам в гости пришла пара: муж и жена. У них не было детей, и они предложили нашим родителям взять на воспитание Лену. Мол, у вас большая семья, детей много, кормить нечем, а мы живем неплохо, и девочке будет у нас хорошо. Папа даже слышать об этом не хотел. Сказал, никого из своих детей не отдаст. Когда Толик был еще маленький, к нам в гости из Евпатории приехала тетя Валя, папина двоюродная сестра, со своей мамой. У тети Вали не было детей, и она хотела забрать к себе Толика, но родители ей тоже отказали. Они нас всех очень любили, и о том, чтобы расстаться, не могло быть и речи.

Да, жили мы бедно. Некоторые из соседей называли нашу семью голодранцами. Но никто из нас не воровал, жили честно, работали, учились. Все мы закончили десять классов, получили полное среднее образование. Наша мама, как мне кажется, из всех соседок была самой худенькой, потому что все отдавала детям. Как многодетную ее наградили двумя орденами материнства. Наша семья из всех ближайших домов была самая большая.

Иногда мама давала Вале или Виктору небольшое ответственное задание: в день зарплаты встретить папу с работы. Папа, как все мужчины, с зарплаты мог выпить. Мама очень волновалась, чтобы папа без приключений добрался домой, как говорится, целым и невредимым, и чтобы не потерял деньги и карточки.

Дома на нашей улице были построены в 1932 году. Во время войны там жили немцы, располагались комендатуры, а несколько домов использовались для содержания пленных. После того как наш город освободили, комнаты в домах стали давать тем, кто больше нуждался. Мы жили в небольшой комнате, в ней помещались три кровати, стол и печка. Валя спала на одной кровати с Леной, я с Виктором, а папа с Женей и мамой, которой опять приходилось спать полусидя. Шкафа не было из-за отсутствия какой-либо лишней одежды. Летом в хорошую погоду выходили ночевать на улицу. Валя с Виктором очень часто спали во дворе. Если Валя оставалась в комнате, то стелила себе на полу. В 1954 году, когда родился Толик, рядом освободилась комнатка и сарай на улице. Их отдали нам. Маленькую комнату родители оборудовали под кухню. В большой комнате убрали печку и перенесли вход в квартиру из большой комнаты в маленькую. Стало немного просторнее.

Когда старшие дети выросли и пошли работать, то на заработанные деньги купили маме швейную машинку. Она научилась хорошо шить еще до войны. Ей достаточно было просто приложить материал к фигуре, и выкройка на платье или брюки была готова. Мама очень хотела, чтобы Валя освоила швейную профессию. Со следующей зарплаты купили в квартиру шкаф, кровати, матрацы и подушки.

Подростком я испытал на себе целебное свойство материнских рук. Фурункул, образовавшийся на пятке, причинял мне невыносимую боль, которая не давала уснуть. Видя мои страдания, мама стала поглаживать больное место. Минут через пять я уснул, а наутро фурункул прорвался и как-то быстро, после обработки все той же марганцовкой, затянулся.

В 1961 году Валя вышла замуж и перешла жить к мужу. Виктора призвали в армию. Дома с родителями остались мы с Леной, Женя и Толик.

В 1962 году у Вали родилась дочь Иринка. Когда ей исполнилось три месяца, Вале надо было выйти на работу, и мама присматривала за малышкой. Если Валя работала во вторую смену, папа забирал из яслей двухлетнюю внучку. Мы с Леной тоже присматривали за Иринкой. Мама помогала Виктору, когда у него родился сын Игорь, и Лене — с дочками Светой и Таней. Дети подросли, и мама пошла работать дворником. Мы ощущали поддержку родителей даже вдали от родного дома. А когда приезжали в гости, в отчий дом, нас всегда встречали с радостью. Провожая нас, мама плакала. В памяти сохраняется ее образ, как она стоит у подъезда в фартуке, в платочке, а на щеках слезы.

Несмотря на то что мама была некрещеной, перед обедом молилась. Станет перед столом, сложит руки и шепчет молитву. Только после этого приступает к еде.

А каким вкусным получался у нее борщ... Бывало, одним борщом насыщался на целый день. Этот талант в полной мере восприняли мои сестры — Валя и Лена, ныне почившая, а также младший брат Евгений, который жил с мамой до конца ее дней.

По окончании восьмилетки у меня был выбор: продолжать учиться в средней школе либо идти работать. Мне уже исполнилось 15 лет, и я осознавал, что маме с трудом удается накормить нас и поддерживать одежду и обувь в приемлемом состоянии. Не всегда расходы укладывались в зарплату отца, иногда одалживали у соседей денег на хлеб и молоко (кстати, все соседи очень уважительно и доверительно относились к маме, некоторые оставляли ей на хранение ключи от своих квартир, кому-то она забирала почту). Само собой возникло желание пойти работать и одновременно учиться в вечерней школе рабочей молодежи, чтобы хоть немного материально помочь маме. Меня приняли на работу учеником токаря на машиностроительный завод имени С.М. Кирова. Началась моя трудовая жизнь. Первую совсем небольшую зарплату нес домой как некую благодарность маме за ее непосильные и бесценные труды. Мамины глаза светились радостью и любовью. Когда же она провожала меня в армию, запомнился ее взгляд — любящий и тревожный. Да и потом, всякий раз приезжая в отпуск на малую родину из столицы, ощущал неподдельную любовь всех родных и, конечно же, в первую очередь мамину заботу, от чего становилось тепло на душе и уютно в нашей большой четырехкомнатной квартире, которую получили в 1971 году. Взгляд ее глаз, источавших не только любовь, но и сострадание, когда кто-то нуждался в помощи или молитве, до сих пор сохраняется в моем сердце. Но в нем остается и боль — от невозможности помочь матери, когда она вывихнула шейку бедра и долгое время испытывала болезненные ощущения, передвигаясь в полусогнутом состоянии. Врачи не советовали делать операцию в таком возрасте.

В 1998 году Валя с Леной отвезли маму в православную церковь, и она приняла Крещение. Ей было 82 года. Состояние здоровья ухудшалось. Года за три до ее кончины, по благословению моего духовника архимандрита Трифона, мне удалось причастить маму: после моих настойчивых вопросов она кивком дала на это согласие. В 2007-м мама умерла. Для своих детей она была ангелом-хранителем. После ее смерти Лена сказала: «Мама умерла, теперь некому за нас молиться». Действительно, родительская молитва за детей — самая сильная. Надеемся, что мама и сейчас молится за всю нашу семью на небесах.

Господь принял ее в свои обители на 92-м году жизни. Столько же прожила и бабушка Аня. Если этот срок жизни наследственный, возможно, Господь даст еще время на покаяние.

Вспоминая прошедшее, начинаешь осознавать, что наша старшая сестра Валя была для всех нас второй мамой, которая не только заботилась о насущных детских потребностях, но и была в значительной мере воспитательницей наших подрастающих душ. До сих пор ощущается ее забота в телефонных звонках, связывающих нашу некогда большую и дружную семью, любящих и молящихся друг за друга братьев и сестер, отца и мать.

В моей жизни была еще одна мама — мама моей жены Вера Ивановна. До женитьбы я обращался к ней по имени и отчеству, а после, как и полагается, — мама. Привыкать было нетрудно, поскольку она заботилась о нас как настоящая мама. Правда, иногда проявляла характер, если что-то совершалось без ее согласия. Для родителей дети всегда остаются детьми, независимо от их возраста.

Вспоминается один эпизод, когда я, лейтенант милиции, в праздничной форме после службы возвращался к жене в деревню Говорово, где мы обычно летом отдыхали. По дороге встретил тещу, которая очень обрадовалась, взяла меня под руку, и мы с достоинством, можно сказать с гордостью, прошли через всю деревню, чуть заметно кланяясь стоявшим у своих ворот сельчанам.

Когда-то я думал, что слова «теща, свекровь, зять, сноха» несут в себе оттенок формальности или недостаток уважения. Но когда прочитал в Евангелии об излечении Иисусом Христом тещи Петровой, то всякая подозрительность исчезла.

Все наши болезни и неприятности мама Вера переживала сильнее, чем мы сами. Особый экзамен на смирение и любовь мы сдавали после гибели сына. Начался новый этап в жизни — православный храм стал центром спасения наших потрясенных душ.

Когда я приехал в Горловку к маме, она уже не могла говорить, лишь понимающе кивала головой, а по щекам катились мелкие слезинки. Здесь же, в Москве, многие заботы о возвращении моей супруги к нормальной жизни взяла на себя мама Вера. Моя старшая сестра Валя почти месяц жила с нами, чтобы не оставлять одних с постигшим нас испытанием.

Наше с женой воцерковление происходило не сразу, постепенно. Первым делом было знакомство со священником и венчание, затем регулярные посещения храма, мое алтарничество и учеба в Богословском институте. Постепенно стала воцерковляться и мама Вера. Господь послал испытание и ей: сначала одна очень сложная операция, через три дня другая. Мы как могли молились. Выкарабкалась. По складу характера она очень активная, лидер. Все куда-то торопилась. Попытка перейти дорогу не на переходе окончилась больничной койкой. Опять молились и просили помощи Божией. Выкарабкалась.

С приобретением дачного участка мама Вера становится главным архитектором и агрономом. Причем все, к чему она прикладывала руки, получалось у нее профессионально и красиво. Отдыхала лишь в воскресные дни и православные праздники. Зачастую и ела она один раз в сутки да перед сном выпивала чашку горячего чая. Нас же старалась накормить вкусно и с избытком, ожидая оценки своих трудов. Часто варила для нас «мраморную» кашу, как в детстве назвал ее наш сын Сережа, из риса и пшена.

Она любила возделывать землю и не считалась со своим здоровьем. Случился инсульт. Успели вызвать врача; потом капельницы и таблетки. Активный образ жизни сменили небольшие прогулки и молитвы перед иконами. Но явилась новая напасть, из которой она уже не выкарабкалась…

Осознать, а тем более принять, что близкий и родной тебе человек умирает, очень трудно, а чаще и невозможно. Просто продолжаешь жить, считая себя в определенной степени виновным в ситуации, которая завершилась столь трагическим образом. Только-только была живой, хотя и тяжко и почти безнадежно больной, а теперь бездыханное тело, небрежно укутанное белой простынкою, везут в неприветливое здание морга.

Как стремительно проносится время. Девять дней, потом сорок, и дальше покатилось время, отдаляя тебя от случившейся безвозвратной потери, неумолимо приближая момент истины уже твоей собственной жизни.

Что же просить у Бога? Просим, конечно, здоровья. Для чего? Чтобы подольше пожить? А может быть для того, чтобы лучше приготовить свою душу к встрече с Ним?

Просмотров: 1025

• Назад
• Вперёд